Как говорили древние, есть три вещи, за которыми наблюдать можно бесконечно: как горит огонь, как течёт вода, как работают люди. Видимо, именно по этой причине неизменно собирается толпа зрителей, когда случается пожар – событие, собирающее воедино все три процесса, столь приятных взору. Поглазеть на пожар Большого театра московским зевакам представился случай в 1853 году.

«11 марта в половине 10-го утра с каланчи Тверского частного дома [т.е. здания Тверской полицейской части – прим. авт.] усмотрен был сильный дым, выходящий из здания Большого театра, почему тотчас же отправилась туда пожарная команда Тверской части и был выкинут на каланче сигнал для сбора пожарных команд всех частей города. По прибытии на место найдено, что театр горит внутри и пламя, быстро распространившееся по всем направлениям внутренности театра, вылетает громадной массой в окна и на крышу оного, и, несмотря на все усилия действий пожарных команд, собравшихся на месте пожара, прекратить огонь и даже ослабить силу его не было никакой возможности и вся внутренность здания театра, кроме боковых зал в бельэтаже и комнат в нижнем этаже, в каких помещалась контора, касса и буфет, полностью сгорела».

«Московские ведомости», 14 марта 1853 года.

Из театральных служителей первым заметил пламя помощник машиниста сцены Дмитрий Тимофеев. Приходя на работу, он обычно оставлял свой тулуп в чулане, где театральные столяры и плотники хранили инструмент и личные вещи. Эта каморка располагалась с правой стороны сцены, под лестницей, ведущей в женские уборные. Открыв дверь, Тимофеев увидел пламя и сразу же бросился на сцену, сзывая на помощь.

Пожарные дежурили в театре только во время спектаклей, так что руководить ликвидацией очага возгорания было некому. Да и тушить, собственно говоря, тоже – по причине раннего времени людей в театре было не много, и погасить огонь, пока он не охватил сцену и партер, не удалось. Чтобы развернуть железный занавес, которым при пожаре перекрывался портал сцены и защищался зрительный зал, достаточно было всего лишь потянуть за рычаг – но о существовании противопожарного занавеса театральные рабочие даже не вспомнили, а когда на месте событий появился смотритель здания Талызин, добраться до спускового механизма было уже невозможно. По тем же причинам не пустили в ход и пожарные рукава, которые могли подать воду из противопожарного резервуара, установленного над сценой и полного воды.

Оставалось лишь уповать на пожарных, на их мастерство и оборудование. Обоз Тверской части на своих жёлто-пегих конях примчался быстро, вскоре подтянулись на подмогу и пожарные других частей. Ручные насосы давали струю воды толщиной в палец и до крыши не добивали, а окон в театральном здании не так уж много, к тому же из них пожарные выбрасывали наружу музыкальные инструменты, костюмы и мебель. Паровой насос был намного мощнее ручных, но для его работы нужно в котле поднять пары́, и хотя огонь под котлом развели ещё при выезде из депо, необходимое давление образовалось лишь минут через двадцать.

Тем временем пламя добралось до декораций – деревянных реек, обтянутых крашеной холстиной. Они вспыхнули, как солома.

С этого момента театр был уже обречён: даже если бы железный занавес опустили вовремя, раздуваемое сквозняком пламя добралось до зрительного зала через боковые ложи бенуара, и в партере загорелись обитые бархатом кресла, покрытые позолотой барьеры лож и балконов, а следом и всё остальное – ведь здание было деревянным, если не считать внешних стен и охватывавшей зрительный зал внутренней подковообразной стены.

Огонь побежал и вверх, на колосники. Над ними располагался металлический резервуар с водой. Это средство пожаротушения в первые минуты бедствия не использовали, а позже до пожарных рукавов уже было не добраться; но вот когда до железной ёмкости добрался огонь, бак лопнул, вода залила пылающую сцену, и сквозь провалившуюся крышу в небо хлестнули клубы дыма и пара.

На Театральной площади от жары таяли сугробы, и вода ручьями бежала под ноги собравшимся зевакам, но никто не расходился, потому что начиналось самое интересное. На кровле пылающего театра появились человеческие фигурки. Они метались по краю, пытаясь отыскать место, где можно не задохнуться в дыму и не сгореть заживо, но такого спасительного уголка не находилось.

Вот с отчаянным воплем сиганул с крыши один, за ним следом – другой… Последнему из бедолаг, загнанных пожаром на крышу, жить оставалось считанные минуты – пока не сменится направление ветра.

Пожарные ничего сделать не могли. Единственная в городе раздвижная лестница, присланная из Петербурга ещё в 1823 году, находилась на месте событий, но она до крыши театра не доставала... К счастью для плотника Дмитрия Петрова, в запрудившей Театральную площадь толпе уже находился его спаситель – но каким же непростым путём привела его туда Судьба!

Двадцатилетний Василий Марин, крестьянин деревни Иевлево Ростовского уезда Ярославской губернии, в Москве отродясь не бывал. Отец его работал кровельщиком, к этому ремеслу он и Ваську пристроил, едва мальчишка подрос; позже представился случай через кого-то из земляков определить парня на котельный завод в Колпино, что под Петербургом. И хотя жилось там посытнее и поинтереснее, нежели в родной деревне, домой Василия тянуло очень сильно.

Многие из тех, кто работал вдалеке от дома, пользовались случаем навестить родню, пока праздновались Святки – чего ж не съездить, если от Рождества до Крещения есть несколько нерабочих дней? А Василию вообще с отпуском подфартило (быть может, завод по какой-то причине временно закрывался); так или иначе, к себе в деревню он приехал в декабре, а возвращался в Колпино аж в марте.

Путь из Ярославля в Петербург лежал тогда через Москву, и вот утром 11 марта 1853 года Василий со своими попутчиками сошёл с перрона Ярославского вокзала и направился на Николаевский. Там фабричные узнали, что до отправления поезда в Петербург ждать больше пяти часов. Ну и что? Ну и хорошо!.. «Люди деревенские любопытны. Вот и пошли мы полюбоваться на чудеса Белокаменной: зашли в Успенский собор, пошли к Ивану Великому на колокольню, а оттуда в Охотный ряд. Там сказали нам, что случился пожар – Большой театр горит. Вот пошли мы на пожар посмотреть...»

Зрелище-то оно и вправду редкостное, да только разве ж можно спокойно наблюдать, как в огне живой человек сгорает?

То, чему пожарные были не обучены и что даже в голову никому из них не пришло, для Марина являлось обычным приёмом его прежнего кровельного ремесла. Эка невидаль, забросить верёвку на крышу!.. Правда, времени в обрез, разве что на одну попытку. Значит, надо чтоб наверняка. Не зашвырнуть, а подать.

Найти длинную жердь не удалось, ну да ничего, и ухват сходится. Привязав к рогачу верёвку, Василий побежал к пожарным. Они возражений не имели (хотя сами лезть на горящую стену особо не рвались). И вот Марин уже карабкается по раздвижной лестнице, обжигаясь об раскалившиеся железные скобы; по водосточной трубе забирается ещё выше; стоит на карнизе, чудом удерживая равновесие, пока человек на крыше из последних сил пытается дотянуться рукой до ухвата со спасительной верёвкой…

Как спускались, Василий толком и не помнил. Рубаха на нём тлела, пока земляки не набросили на плечи шубу, оставленную Мариным на их попечение. Попорченные огнём сапоги впору было выбрасывать – а как? Под ногами вода хлюпает, да и не май месяц. А вокруг суета, люди – кто по плечу хлопает, кто обниматься лезет, а какой-то господин вынул из кошелька четвертную и в руку суёт: «Возьми-ка, братец! Дай тебе Бог здоровья!»

Спасённого плотника Дмитрия Петрова вознамерились отправить в больницу, но он, обезумев от счастья и не замечая своих ожогов, убежал домой, к семье. Василия Марина городовой уважительно усадил на извозчика и отвёз в городскую управу, где героя некоторое время донимали расспросами, но довольно быстро отстали, поскольку ответы его заканчивались одинаково: «Вашскородь, мне бы на поезд не опоздать…»

В Колпино на фабрике о случае с Мариным узнали сразу – и как же было не узнать, если на работу выйти он не мог из-за ожогов на ноге, да и спутники его живописали картину отваги на пожаре с воодушевлением, присущим любому очевидцу. Не удивительно, что вскоре даже появились на рынке печатной продукции лубочные картинки с изображением объятого пламенем Большого театра, летящих с крыши вниз головой человечков и маленькой фигурки, карабкающейся по лестнице. Более того, кем-то была сочинена и даже поставлена на сцене пьеса «Подвиг Марина». В репертуаре она, понятное дело, продержалась недолго – но ещё до того, как последнюю из афиш заклеили чем-то поновее, произошло событие, которого не ожидал никто.

Звеня шпорами, явился на фабрику офицер с аксельбантами на плече и потребовал к себе Марина Василия, которому передал официальное приглашение явиться в Петербург к обер-полицмейстеру. Представ перед столичным градоначальником, Василий ушам своим не поверил, когда тот сообщил, что видеть Марина желает сам государь.

В назначенный час крестьянина доставили в Зимний дворец. Ощущать себя героем Василий не то чтобы привык, но про события того дня рассказывать ему доводилось уже неоднократно, так что даже оказавшись в рабочем кабинете Николая I, перед императором оробел не сильно и на монаршие вопросы отвечал без запинки. Царь остался доволен и не только наградил Марина медалью «За спасение погибавших», но и распорядился выдать храбрецу новые сапоги, а также 150 рублей серебром.