Сегодня выходит на экраны фильм «Тёмные времена».

Сэр Уинстон Черчилль сам по себе – один из ярчайших людей ХХ века, а в воплощении Гэри Олдмена увидеть этот образ интересно вдвойне. Не скрою, взял грех на душу и взглянул на пиратскую версию. По нескольким минутам просмотра (а «экранку» смотреть дольше невыносимо) могу сказать, что старина Олдмен не ударил в грязь лицом, и лицо это – не маска «спасибочтоживой», нет – в этом лице одновременно узнаваемы и Олдмен, и Черчилль.

Насколько хорош сценарий, определить не берусь, но байопик – такой жанр, где не разгуляешься: шаг влево, шаг вправо – и вот ты уже либо врун, либо зануда. В любом случае, целиком посмотреть «Тёмные времена» желание не отпало. Тем более что пару дней назад (это случайное совпадение) я как раз дочитал «Мои ранние годы», и получил от книги большое удовольствие. Если кто не в курсе, Уинстон Спенсер Черчилль был удостоен Нобелевской премии по литературе в 1953 году (быть может, оттеснив самого Хемингуэя, получившего «Нобеля» годом позже).

В общем, о литературном даровании Черчилля судите сами. Лично мне очень импонирует его чувство юмора – точнее, самоирония. Этим очаровательным качеством мало кто из сильных мира сего бывает наделён.

…Этот экзамен потребовал от меня крайнего напряжения сил, ведь многие недосягаемые отличники проваливались. И еще помог случай. Мы знали, что среди вопросов будет задание начертить по памяти карту какой-нибудь страны. Накануне вечером, завершая подготовку, я высыпал в шляпу бумажки с названиями всех имевшихся в атласе карт, вытянул Новую Зеландию и нагрузил свою неплохую память географией этого доминиона. И пожалуйста, первым вопросом в моем листе стояло: «Начертите карту Новой Зеландии». В Монте-Карло это называлось бы «сорвать банк», и мне бы причитались тридцать пять моих ставок. Впрочем, и за экзамен я получил превосходнейшие оценки.

Я уже нацелился на военную карьеру. Своим влечением я был целиком обязан моей коллекции солдатиков. У меня их было почти полторы тысячи. Все одного роста, все британцы в составе пехотной дивизии и кавалерийской бригады. Мой брат Джек командовал неприятельской армией. По договору о сокращении вооруженных сил его войско состояло из одних туземцев и им не полагалась артиллерия. Важный момент! Я имел в распоряжении только восемнадцать полевых пушек помимо крепостных. Остальные службы были полностью укомплектованы – кроме одной, её недостает всякой армии: транспортной! Старинный приятель отца сэр Генри Драммонд Вулф, восхитившись моим боевым порядком, отметил указанный недостаток и дотировал некоторую сумму, позволившую отчасти восполнить недостачу.

Настал день, когда с официальной инспекцией явился мой отец. Все части были изготовлены к атаке. Зорким глазом, обворожительно улыбаясь, он двадцать минут обозревал театр военных действий (картина в самом деле была впечатляющая), а потом спросил, не хочу ли я определиться на военную службу. Подумав: «Это же чудо – командовать армией», я выпалил: «Да», – и был пойман на слове. Годами я считал, что отцовский опыт и интуиция распознали во мне военную косточку. А оказывается, как мне сказали позже, он так решил, потому что, по его наблюдениям, для адвокатуры я умом не вышел. Как бы то ни было, игрушечные солдатики повернули всю мою жизнь. С этого времени все моё обучение было нацелено на то, чтобы поступить в Сандхерст и потом специализироваться в военном деле. Всё прочее мне предстояло добирать самому.

…В Сандхерсте мне преподали несколько уроков, показав, как следует себя вести и как офицеры разных званий должны обращаться друг с другом в быту и на службе. Мой командир роты, майор Болл из Уэльского полка, был очень строгий и вспыльчивый служака. Замкнутый сухарь, бесстрастно-вежливый, педантичный, непогрешимый, взыскательный, он всех держал в страхе. Ему не случилось поучаствовать в боевых действиях, но мы не сомневались, что поражению он предпочтет смерть на поле боя. У нас было правило: уходишь из расположения части, первым долгом отметься в ротном увольнительном журнале и тогда считай, что тебе позволено отсутствовать. Однажды ехал я в двухместном экипаже (взятом напрокат) в Олдершот повидаться с другом из ополченческого батальона, который был там на учениях. Качу по Мальборо-Лайнз и кого, вы думаете, встречаю? – майора Болла собственной персоной, мчащегося на двуколке домой в Сандхерст. Приветствуя его, я снял шляпу, и мне стало не по себе: по лени или легкомыслию я не отметился в журнале! Ладно, подумал я, «не все потеряно. Может, он не заглянет туда до обеда, а я побыстрее вернусь и впишу себя». Я сократил свой визит в ополченческий батальон и погнал обратно в колледж. Вернулся я в шесть и сразу бегом к стойке, где лежал журнал. Первым, что бросилось мне в глаза, были инициалы майора – О.Б. – в самом низу списка за этот день. Я опоздал. Он видел меня в Олдершоте, а моей фамилии в журнале не обнаружил. Я еще раз приник к списку и с изумлением увидел свое имя, вписанное рукой майора и заверенное его инициалами.

Я тогда уяснил, на чём стояла старая британская армия и как самая строгая дисциплина в офицерском корпусе поддерживалась без малейшего отступления от норм учтивости и светскости. Естественно, после такого урока я уже не позволял себе распускаться.

Похожий случай был зимой 1915 года, когда я служил в Гренадерском гвардейском полку в районе Лаванти. Наш полковник, тогда известный «Ма» Джеффрис, всем служакам служака, прекрасный офицер, шестнадцать месяцев стоически державший главный удар, на дежурстве запретил алкоголь (обязательная порция рома не в счет), хотя был страшный холод и люди сидели на передней линии обороны. Не то чтобы он отдал приказ – просто высказал пожелание не пускать алкоголь в окопы. В тёмном, сочащемся сыростью блиндаже распивалась бутылка портвейна, когда послышалось «Командир!» и по ступенькам сошел полковник Джеффрис. Молодой офицер, несомненно с задатками военного гения, ткнул оплывавшую свечу в горлышко бутылки. Такие подсвечники были у нас в ходу. И все сошло гладко. Но шесть месяцев спустя, находясь в отпуску, этот молодой офицер встретил полковника Джеффриса в Гвардейском клубе.

– Стаканчик портвейна? – предложил полковник.

Подчиненный не возражал. Принесли бутылку, стаканы были осушены.

– Свечкой не отдаёт? – спросил полковник, и оба рассмеялись.

…В те же пять дней я готовился к грядущей войсковой операции. Пришлось купить двух хороших лошадей, обзавестись конюхом и пополнить свой военный гардероб. На предыдущей неделе нескольких офицеров, к несчастью для них, но, увы, очень кстати для меня, убили, и по англо-индийскому воинскому обычаю всё их имущество, включая то, в чём они погибли, было выставлено на аукцион сразу после панихиды (если её можно таковой назвать). Скоро я был полностью экипирован. Меня потрясло, что личные вещи павшего товарища – китель, рубашка, сапоги, фляга, револьвер, одеяло, котелок – могут столь бесцеремонно передаваться чужим людям.

Впрочем, это логично и согласуется с высшими принципами экономики. Лучшего места для сбыта товара не придумаешь. Все транспортные расходы оплачены. Покойник избавляется от своего скарба на фактически монопольных условиях. Армейский аукционист выгоднее вдовы или матери реализует пожитки лейтенанта Икс или капитана Игрек. И у рядовых происходило то же самое, только ещё чаще. Однако должен признаться, мне стало как-то не по себе, когда несколько недель спустя я впервые перекинул через плечо бинокль храбреца, на моих глазах убитого накануне.

(Там дальше много увлекательного: его участие в войне с бурами, побег из плена, первые шаги на политическом поприще…)

Уинстон Черчилль. Мои ранние годы. 1874–1904