Вообще-то планировался не этот пост, а совсем другой – посвящённый плодотворной дебютной идее, возникшей у меня в связи с  гадским вирусом. Но – Man Proposes, God Disposes... или, как выразился Воланд, «только что человек соберётся съездить в Кисловодск, – пустяковое, казалось бы, дело, но…»

Пролог

Вечером в четверг заболел у меня живот. Ну, бывает. Поболит и пройдёт. Однако боль не утихла ни к утру, ни к возвращению жены с работы. Увидав, как мне взбледнулось, спутница жизни без долгих раздумий вызвала скорую. Бригада приехала быстро, и поскольку все симптомы указывали на острый аппендицит, минут через 10 я уже собирал вещи, а ещё через 20 сидел в приёмном отделении бахрушинской больницы (респект вам, о достославные братья!)

Пара часов ушла на анализы, рентген и прочие обследования; потом хирург уточнил, когда я последний раз ел, и сказал, что можно оперировать. «Я готов», – говорю. «Я тоже», – усмехается он.

Потом, правда, 2 часа вообще не происходило ничего, и я тупо сидел в коридоре приёмного. Боль беспокоила периодически, но не сильно, – наверное, мой аппендицит принял УЗИ за холодный компресс и притих в знак благодарности. Так что сидение в коридоре оказалось не столько мучительным, сколько познавательным (как-никак, в больницах не лежал уже лет сорок).

Вот мужское тело на каталке издаёт утробный стон, и без всяких «мы его теряем» санитары хватают агрегат на гремучих колёсиках и моментально набирают с ним такую скорость, что больше всего это похоже на старт четвёрки в бобслее. А вот похожий на Шарикова пьянчуга с забинтованной головой безостановочно бубнит, что хочет курить, а чисто одетый юноша терпеливо втолковывает папаше, что здесь больница и здесь никто не курит.

Наконец, уже ближе к полуночи, меня проводили в палату на 6 этаже. Собратья-пациенты уже дремали, из шести коек свободны были две. За окном в черноте горели красным буквы в две строки: «Олимпийский центр им. братьев Знаменских». Вскоре появился уже знакомый хирург и дежурная медсестра, которой он отдавал распоряжения о подготовке к операции. Именно ей предстояло побрить моё волосатое пузо и незамедлительно доставить в операционную его обладателя.

Я ехал на каталке ногами назад, мелькали перед глазами потолочные светильники и квадраты армстронга... Страха не было, его легко вытеснила мысль «о, я впервые в жизни катаюсь на каталке!»

День первый

Разбудило меня солнце, сквозь жалюзи лупившее в глаза так ярко и радостно, что возникало желание подойти к окну не дабы зашторить, а ради того, чтобы немедленно узнать, нет ли в мире ещё чего-нибудь хорошего?.. И окно не подвело: когда я, собрав себя в кучку минут за пять, мелкими старческими шажками добрался до стекла, мне был предъявлен мельниковский клуб им. Русакова – что ж, привет и вам, неподражаемый Константин Степанович!))

Из впечатлений этого дня.

Удивил дренаж – выходившая из-под пластыря прозрачная резиновая трубка с примотанной резиновой перчаткой, в пальцах которой виднелось немного буроватой жидкости. Впрочем, выглядело всё это скорее забавно, поскольку сразу же вспомнилось, как самогонщики натягивают данное РТИ на горлышко бутыли с брагой, и потом раздувшаяся бледная пятерня, колышимая сквозняком, радостно приветствует мир.

Огорчило большое пятно на простыне – из перчатки всё-таки вытекло и даже успело высохнуть. Надо будет попросить, чтоб сменили бельё… но как-то неловко (а что, если наутро всё повторится?) Ладно, избавлюсь от дренажа – тогда и попрошу.

Соседей четверо, причём никто из них не храпит – истинные джентльмены. Правда, как раз сосед на ближней койке ночью шёпотом матерился каждый раз, когда пытался переменить позу; но мне из-под наркоза всё равно не спалось, а его уже готовили к выписке, так что к ночи его уже не было; даже имени не помню.

Остальные – 35-летний Дмитрий, 60-летний Сергей Николаевич и 83-летний Алексеич в тельняшке и с катетером на сгибе локтя. Он и уходящий на выписку безостановочно грузят друг друга разными историями из жизни (хорошо хоть, не из истории болезни)).

Заглянул в палату хирург проверить моё состояние. Немножко поговорили.

Я тут о стольких малозначительных вещах писал, что не представить вам своего врача было бы непростительным свинством.

Доктор Шкиндеров Александр Николаевич.

Я думал, такие доктора только в советском кино бывают! Уже в первые минуты общения понимаешь: человек не просто «своё дело знает» – нет, он им живёт. Причём без фанатизма, без каких-то деклараций… просто сразу чувствуешь: именно это для него по-настоящему интересно. От него веет уверенностью в успехе, хотя доктору на вид лет тридцать с небольшим – отнюдь не седовласый профессор, который всякого видал-перевидал. (Впрочем, уже дома я пошарил в Интернете, и оказалось, что у доктора А.Н. Шкиндерова стаж – 17 лет; стало быть, он не выглядит на свои годы – в древности для лекаря это было лучшей рекомендацией.) Но шутки в сторону!

Уважаемый Александр Николаевич!

Вы возвращаете людям здоровье – пусть же и ваше собственное здоровье всегда будет неуязвимым!

День второй

Чем занимаются люди, находящиеся на излечении?.. Общаются (в старину это обозначалось точнее: лясы точат). Дима оказался молчуном; Сергей Николаевич был зациклен на своей оставшейся половине желудка, вследствие чего наше собрание старалось ему слова не давать; аз, грешный, давно уже отвык рассказывать, если за это не платят)); – так что «весь вечер на манеже» оставался старый мореман.

Кто имеет представление о флотской жизни, тот знает морской обычай «травить баланду» в любую свободную минуту; наш Алексеич как приобрёл в юности талант рассказчика, так и не утратил его до преклонных лет. Поэтому лично я слушал его с большим удовольствием (тем более что человек родился в 1937 году в Москве и прожил в ней почти всю жизнь – для меня как москвоведа такое знакомство просто подарок).

Правда, дед оказался заядлым сталинистом – ну, а чего вы хотели при таких исходных данных? – да к тому же антисемитом, что вообще-то для отдельно взятой личности уже многовато. Впрочем, мне удалось его нейтрализовать по обеим позициям. Когда он вошёл в раж и со своего мобильника начал крутить «Евреи, евреи, кругом одни евреи» – я со своего включил «На братских могилах не ставят крестов, И вдовы на них не рыдают…» Хватило двух строчек.

«То, что Высоцкий – еврей, никогда не мешало мне любить его песни». Повисла пауза, и больше к этой теме Алексеич не возвращался.

Когда же дед в очередной раз выруливал на «при Сталине такого не было», я отработанным приёмом переводил его на другую тему, и StandUp продолжался. Историй у него накопилось множество, одна другой краше.

«Одну я помню: сказку эту

Поведаю теперь я свету...»

Один таксист (далее следует фамилия и имя, – вроде как он был с ним лично знаком) на вечернюю смену выехал брюнетом, а вернулся наутро седым. Дело было так.

Садятся к нему двое молодых мужчин, называют адрес. Точнее, сказано было «едем на дачу, только сначала ещё подружку с собой захватим». Остановились у какого-то дома. Один вышел и вскоре вернулся с молодой женщиной – тоненькой, глазастой, красивой… только в лице у неё что-то было не так: то ли губы дрожали, то ли слёзы в глазах блестели… «Ну да мало ли, – подумал таксист, – может, поссорились. Дело молодое, разберутся. Меня-то не касается в любом случае».

Едут дальше. Выехали на МКАД. И вдруг таксист почувствовал под правым ухом прикосновение металла. Глядь в зеркало – а у заднего пассажира в руке ствол. Покосился вправо – у второго финка. Деваться некуда. Тогда, в 80-е, машин на МКАДе было не много, а камер и вовсе не было; место парни выбрали правильное, никаких гаишников поблизости; что тут сделаешь?..

Приказали остановиться и пересесть на заднее сиденье, а перед этим завели руки за спину и умело перехватили петлёй. В глазах девочки, сидевшей у правой дверцы, застыл ужас – и это было последнее, что увидел в тот вечер таксист, потому что на голову ему накинули мешок. Он слышал, как девочку пересадили вперёд (она так и не вымолвила ни единого слова), один из мужчин расположился справа, другой сел за руль… поехали.

Если мешок – значит, убивать не собираются. Уже хорошо. Но что делать, непонятно. Пока ехали, он считал секунды, чтобы можно было потом хотя бы вычислить расстояние и понять, где именно съехали с кольцевой. Но что толку? Когда свернули, сделали ещё несколько поворотов – это ж какую память надо иметь…

Остановились в лесу, это он по запаху понял ещё до того, как сняли мешок. Ночь глухая, в свете фар виднеется ближайшее дерево, а больше ничего не видать. Куда заехали – поди пойми.

Сидевший справа вышел из машины, достал из сумки две блестящих металлических трубки, свинтил их вместе. Достал и прикрутил третью. Потом присоединил полированное пятиугольное полотно…

Классная была лопата, явно сделанная на оборонном предприятии. В другой день такую сам не просто купил бы – оторвал с руками… но сейчас от одного лишь её вида спина похолодела.

Тот, что был за рулём, отошёл в сторонку и встал с пистолетом в руке, а другой воткнул лопату в землю и разрезал верёвку.

«Копай». – «Да вы чего, мужики? Машина казённая, забирайте. Убивать-то зачем???» – «Копай!»

Когда углубился в землю по пояс, ждал пулю в затылок каждую секунду – но нет. И вот яма уже по плечи… голос сверху: «Хорош. Давай лопату. Давай руки». Вдвоём легко выдернули его из ямы, отодвинули в сторонку.

Вывели из машины девочку, подвели к могиле, толкнули в спину. Таксист даже не слышал, как она упала – словно и не весила ничего. А ему снова суют в руки лопату и подталкивают к могиле.

Она лежит на дне ямы, свернулась калачиком, лицо ладонями закрыла… «Закапывай», – и ствол прямо в живот смотрит, и нет никаких сомнений в том, что закопать они и сами смогут, только уже двоих.

И вот он сгребает лопатой землю в яму, сгребает вслепую, потому что видеть это нет сил.

Вот уже и холмик над могилой. Забирают лопату, сажают за руль, мужик с пистолетом садится радом. «Закатывай». Пришлось несколько раз проехать взад-вперёд по холмику, пока он не превратился во вмятину. «Подсыпь». И ещё раз.

Потом опять мешок на голову, снова едут. Вот по звуку – уже Москва, утренний шум машин. Сняли мешок, протёрли им руль, торпедо, ручки, кто где сидел. Таксист смотрит по сторонам – ага, Щёлковская.

«Ну, всё. Можешь идти в милицию… если больше делать нечего». Нырнули в метро – и как не было.

Медики о нас не забывали. День начинался с градусника, и если в первое утро раздавали обычные электронные, то потом сестра уже ходила с бесконтактным (модели «контрольный в лоб»). Затем каждый получал кто таблетку, кто капельницу, кто укол. Сестрички – даже молоденькие – руку уже набили и кололи так, что не чувствовалось. Правда, в этот день сестра сказала: «Новокаин кончился, поэтому будет с физраствором. Это больнее».

Ну, мы и не думали, что в рай попали – на то она и больница, – однако ТАКОГО не ждали. Аж дух перехватило.

«Это было незабываемо!» – «Я старалась…»

Уфф! Это, пожалуй, был единственный минус, не позволяющий выставить больнице высший балл. Что за дела – «новокаин кончился»?

День третий

Получил последнюю дозу в катетер, прежде чем его снять. (Всё-таки торчащий из вены штуцер выздоравливать не то чтобы мешает, но как-то отвлекает, ощущаешь себя цистерной с крантиком.))

Позавтракал. Манная кашка оказалась вполне съедобной, как и сосиска. Правда, вместо кипятка имеется только вода кипячёная, и приготовить чашку кофе можно лишь в СВЧ. Да ладно, фигня по сравнению с мировой революцией.

Сходил на перевязку. Хирург с удовлетворением поглядел на дело рук своих, сказал пару слов о ходе операции, потом спрашивает: «Заметили женщину, которая сейчас вышла?.. Это как раз из-за неё вы тогда прождали лишних два часа». – «Ну, надеюсь, ей это было нужнее...» – «Даже не сомневайтесь!»

После перевязки попросил кастеляншу поменять постельное бельё, что и было исполнено в 5 минут, – да что ж за клиника сказочная? Дай бог здоровья той бригаде скорой, что привезла меня в такое хорошее заведение!

Ложиться в чистую постель немытым представлялось неразумным. Поэтому пошёл и вымыл голову, а потом – чтоб два раза не вставать – помыл и другие «избранные места из переписки с друзьями». Теперь могу валяться на свежем белье и восстанавливать записи за первые 3 дня, которые вчера умудрился удалить «лёгким движением руки». ))

Вечером медицина меня настигла. И наказала за мои несовершенства.

Пришла сестра ставить уколы. «Вам – обезболивающее. Анальгин. Делаем?» А чего ж, делаем. Я не мазохист, боль терпеть не люблю... (А пришлооось, ибо инъекция анальгина весьма болезненна, – и не она ли вчера произвела на меня незабываемое впечатление?..

Но кто же, спрашивается, мешал мне в прошлый раз поинтересоваться и навсегда запомнить название этого медикамента, чтобы впредь не было мучительно больно? А главное: зачем тебе обезболивающее, голубчик, если ничего особо и не болит? А?.. На халяву и уксус сладкий?.. Вот и угощайся.))

Погода понемногу портилась. Синоптики пообещали снегопад и не обманули – к вечеру началась метель.

За окном проезжали по Стромынке немногочисленные машины и трамваи почти без пассажиров. Новых пациентов в палате не появлялось, и звук каталки с верхнего этажа доносился всё реже. То ли карантин разогнал горожан по домам, и у них стало меньше поводов попадать в хирургический корпус, то ли руководством было принято решение плавно выписать находящихся на излечении, а новых пациентов распределять по другим клиникам, чтобы эта в случае необходимости могла перейти в режим инфекционного изолятора?

Ну, не знаю. Не моего ума дело, хоть и любопытно.

День четвёртый

Утренний осмотр зафиксировал отрадный факт: на мне заживает, как на собаке. Осложнений нет, жалоб тоже… Дежурная доктор поглядела на меня испытующе: «Вам же больничный не нужен?.. Может, домой?» – «Да с удовольствием!» – «Ну, решим после перевязки».

Лёжа на кушетке с высокими ножками, наконец-то увидел операционный разрез – на удивление маленький. (Уже потом, прочитав в эпикризе «лапароскопическая аппендэктомия», сообразил, что оперировали не по старинке, располосовав брюхо, а внутри брюшной полости.)

«Воспаления нет, хорошо. Пожалуй, мы вам и нитки уберём сейчас, чтобы в поликлинику идти не нужно было. Сейчас туда лучше не ходить без острой необходимости».

Маленький хвостик нити торчал так провоцирующе, что я немедленно полез в карман за мобильником: «А можно, сфоткаю на память?» Медсестра: «Даже не думай!.. Он тут развлекается, а мне потом объяснительные писать. Спрячь быстро!» – «Понял, понял. Был неправ». ))

Получив все инструкции на послеоперационный период, я был отпущен с миром и начал собирать вещички и раздавать сокамерникам оставшиеся творожки из передачки, бормоча при этом «в гостях хорошо, а дома лютьче».

Час спустя выписной эпикриз был у меня на руках. Позвонил дочери: «Ты свободна сейчас? Сможешь приехать?» – «Буду минут через сорок».

И вот, наконец, «Путешествие Графомана в страну Эскулапов» окончено.

Post scriptum

Ну, и ещё за что я благодарен Судьбе в связи с этим жизненным опытом – нечаянно открыл новый приём писательской техники.

Впрочем, не такой уж и новый, если вдуматься – ещё старина Гораций советовал: Saepe stilum vertas, чаще перевертывай стиль.

Когда текст написан и уничтожен, автору вполне по силам записать его вновь. При этом все удачные находки восстановятся без проблем (ну, может, не в том же порядке – но кто сказал, что первый вариант был единственно возможным?)), а всё не слишком удачное в восстановленную версию не попадёт (бывают пассажи, которые вычеркнуть – жалко, но и писать повторно не хочется; вот они-то при такой методике обнулятся… да простится мне это опошленное слово).

Но готов признать – методика довольно экстремальная.